Записал и обработал для публикации Николай Быховцев

Фото Vladus

Мой отец и мать уроженцы Волковысского уезда. Отец – Ясючёк Игнатий Васильевич  родом с деревни Колонтаи, а мама – Анна Семёновна Станкевич родом с деревни Шнипово.  В 1914 г. отца забрали на войну, и он вскоре попал в немецкий плен, где пробыл 4 года. В августе 1915 г.  мама вместе с двумя маленькими мальчиками  подалась в беженство в Россию, где нашли приют в Казани. В то время, как отец испытывал лишения в плену, маме также жилось несладко. От какой-то заразной болезни  оба мальчика умерли. В 1918 г. папа освободился из плена и приехал в Казань к маме. В  следующем 1919 г. родилась я.

Когда в 1922 г. наша семья вернулась домой в деревню Колонтаи, то здесь уже была Польша. Отец с матерью стали работать на своей земле, которой было 7 гектаров. В хозяйстве держали лошадь, пару коров, овечек, свиней, птицу. Вскоре родился братик Николай. В 1934 г. мама умерла, и меня с младшим братом воспитывал один отец. Трудно ему было.  Хорошо, что дети тогда послушные были, что скажут родители, то и делали. Рядом с нашим домом стояла 4-хклассная польская школа. Деревня наша была полностью православная, а наши учителя были католиками. Перед Пасхой всех детей учитель был обязан водить в местную калонтаёвскую церковь к исповеди. Учили нас по-польски, но к новому языку дети приспособлялись быстро и многие усваивали его на отлично.  Отношения с учителями были хорошие, но бывало со злости на провинившегося ученика учитель и кацапской мордой мог обозвать. Дома в деревне все говорили на белорусском языке. Мой отец и по-русски разговаривал, так как до войны окончил 4 класса русской школы. В плену немного научился и  немецкому языку.

В 1938 г. я вышла замуж за хлопца с Колонтаёв –  Николая Самуиловича Хомича,  из бедной безземельной семьи, а потому  жила с ним на хозяйстве моего отца, где лишние мужские руки были очень нужны.

Как жилось за первыми Советами? Тяжко стало. Кто имел две коровы того зачислили в кулаки. При Польше были нормальными крестьянами, а в одночасье сделали нас кулаками. Стали платить огромные налоги. При Польше в магазинах всё было, как теперь. Лишь бы деньги были. При советах же все товары исчезли, а если что-то появлялось, то возле магазина образовывались огромные очереди.

Когда же в июне 1941 г. советы начали отступать, то несмотря ни на что местные жители помогали красноармейцам. Вокруг деревни наши мужики собирали раненых и свозили на подводах в школу, где размещали прямо на полу, подстелив соломы. Среди раненых был один еврей с оторванной ногой. Когда я принесла раненым поесть, то он уже откуда-то знал, что немцы расстреливают пленных еврейской национальности. Сразу после прихода немцев раненых погрузили в грузовую машину и увезли в лагерь военнопленных, который устроили на месте военного городка в Волковыске.

Деревня во время немецкой оккупации многим оказывала помощь. Вот и к нам в дом попросилась беременная жена командира Красной Армии по имени Лушка с двумя малыми детьми.  Родом со Смоленска была.  Сначала попросилась только переночевать. Переночевала одну ночь, потом вторую, а вскоре родила мёртвого ребёнка. Так и осталась у нас до конца войны. Пошли мы с ней однажды в августе 1941 г. жать хлеб на поле, а когда возвратились домой, то застали ещё одного «гостя». Это мой муж привёл домой бежавшего военнопленного, находившегося в госпитале при лагере. Нашёл его возле деревни, куда пленный добрался из последних сил, ползком. Сидел  на лавочке, прислонившись к стене дома. С большой бородой, без одной руки, выглядел  стариком.

— Боже мой! – воскликнула я. Разве в Красную Армию берут таких старых людей? С какого вы года? – спрашиваю.

— С четырнадцатого! – с заиканием ответил он.

Оказывается, ему всего 27 лет было, а выглядел на все 70. Вот что с людьми делал  немецкий плен. Мой муж постриг его, вымыл, переодел в чистую одежду и перед нами предстал совсем другой, помолодевший и красивый мужчина. Дома боялись держать его, так как немцы предупредили всех, что за укрывательство посторонних  вся семья подвергалась смерти. На первое время укрыли  его в разросшихся кустах смородины на школьном дворе, а позже достали документы и он прижился в деревне, пробыв в ней  до конца войны. Хотя с одной рукой, но оказался большим мастером: мог и часы починить, и шапки шить. После войны  остался жить в Волковыске. Умер в 1979 г. Звали его  Иван Степанович Мартынов. А Лушка, т.е. Лукерья Ивановна Хотеенкова, также осталась жить  в Волковыске. Работала после войны на мясокомбинате, умерла в 1969 г. Одна её дочь уже умерла, а вторая живёт где-то на Украине. В Волковыске сейчас живёт её внучка.

Хомич (Ясючёк) Мария Игнатьевна

При немцах  ещё «лепей» стало, чем при советах: немцы требовали пропитание себе, а партизаны себе. Немцы днём обирают,  а партизаны ночью грабят. Перевернут в доме всё вверх дном. Бывало, не отличишь кто это на самом деле: или партизаны или грабители. Однако, хотя немцы также наложили большие налоги, но жить было можно. Во всяком случае, люди в деревне не голодали. В деревню немцы часто не наведывались. Когда же появлялись на улице, то повстречавшийся мужчина должен был остановиться, поприветствовать их, сказав «День добрый!», снять шапку и вынуть руки из карманов.

Во время немецкой оккупации в город Волковыск мало ходили. До ноября 1942 г., пока евреев не согнали в гетто за колючую проволоку,  наши женщины ходили в к ним Волковыск для обмена. Евреям  доставляли продукты, а они взамен давали что-либо из одежды и других вещей. Помню, как доставали у них  краску для покраски домотканого холста. После переселения евреев в гетто, с нашей деревни немцы приказали мужикам явиться с подводами на место их прежнего жительства, чтобы перевозить в склады их оставшееся имущество. Один мужик позарился на какую-то вещь, за что был расстрелян немцами на месте преступления. Однажды один молодой еврей самовольно появился у нас в Колонтаях, где просил пропитания. Тут его застали прибывшие немцы: видимо кто-то донёс на него. Бедного избили до полусмерти, напоследок засунув в рот камень. Что было с ним дальше, не знаю.

До лета 1942 г. немцы разрешали нуждающимся в рабочей силе хозяевам брать из лагеря военнопленных людей, которые даже оставались в деревнях ночевать. Когда же в лесах стали появляться партизаны, то всем пленным было приказано вернуться в лагерь. Вместо этого они ушли в лес, куда их бывшие хозяева тайком передавали  еду. Бывало, гонят пастушки на пастбище коров, то мы напхаем им в торбы сала с хлебом, и просим передать на словах бывшим пленным, чтобы не дай Боже не появлялись в деревне. Немцы если бы заметили, то расстреляли всю деревню.

Тем не менее, некоторые жители поддерживали связь с партизанами. Однажды летом  1943 г. немцы что-то задумали нехорошее: окружили деревню, поставили  засады с пулемётами и не выпускали никого из деревни.   Даже раньше 8 часов коров на выпас выгонять не разрешали, тогда, как обычно выгоняли в пять утра. Жители не знали, что и думать. В один из дней находившийся на нашем дворе чех, служивший в немецкой армии, услышав как по соседству между собой ругаются свекруха с невесткой, сказал мне по-польски: «Вот глупые женщины! Может завтра смерть их ожидает, а они ругаются!» Через две недели  возле школы  немцы собрали в кучу всех мужиков и посадили на землю. Испугавшись, что их расстреляют, женщины наполнили кошёлки разной деревенской пищей и бросились к офицеру с подарками, чтобы тот смилостивился.  Через некоторое время офицер  велел всем мужикам расписаться на бумаге, и осада была снята. Видимо получили приказ сверху об отмене расправы.

Однако беда не заставила себя ждать. Когда в Колонтаях партизаны взорвали мельницу и убили мельника с его племянником, то в отместку за связь с партизанами немцы расстреляли 20 человек, среди которых был мой родной дядя, а также  Коля Захарчик, с которым при Польше вместе ходили в школу. Он шесть недель назад как женился. Расстреляли и нашего солтыса Ивана Якубчика. Расстреливали возле церкви, которая при немцах работала. Несколько дней тела погибших не разрешали хоронить, после чего приказали закопать тела «бандитов» вне кладбища.  Особо  зверствовал полицай Феликс Обухович с Волковыска. Однажды после расстрела увидела, как он с немцем шёл по улице и говорил  ему на польском языке: «Даже приятней стало дышать, как уничтожили здешних бандитов!» Вообще с нашей деревни во время войны в полицию не вступил не один человек. А вот в соседней деревне Ятвезь многие хлопцы пошли служить немцам. После изгнания немцев всех их, кто остался, советы арестовали и выслали в лагеря в Сибирь.

При отступлении немцев в июле 1944 г. одно подразделение военных  разместилось в нашей деревне. В каждый двор на постой заехала машина, а солдаты сами себе варили  пищу. Немцы совсем другие уже были: вели себя спокойно, не грабили. Один из них сказал мне: «Надо, чтобы Гитлеру и Сталину был капут!». Приказали зарубать мне три курицы и сварить их в котле. Неожиданно им поступил приказ сниматься и не доварившиеся курицы солдаты забрали с собой. Однако всю остальную живность, т.е. коня, корову и свиней немцы не тронули. Зато, когда проезжали казаки, которых местные жители окрестили  власовцами, то те вели себя хуже немцев. Один такой власовец заехал к нам во двор на подводе, на которой сидела жена и двое детей, а сзади был пристроен пулемёт на колёсиках. Что им приглянулось в доме или во дворе, то забирали без спроса. Когда 14 июля 1944 г. из Волковыска изгнали немцев, то Колонтаи немцы удерживали ещё двое суток. Линия фронта проходила по железнодорожной насыпи и реке Россь. Немцы удерживали высоты, находящиеся западнее Колонтаёв, и через деревню в обе стороны пролетали снаряды. Однако ни один снаряд не упал на саму деревню, и все дома в ней остались целыми.

Хомич (Ясючёк) Мария Игнатьевна

После изгнания немцев репрессии против мирных жителей не закончились. В 1945 г., когда в Волковыске образовали лагерь репатриантов, то мой муж за увидел в нём своего односельчанина Василя Гриба, который  в августе 1939 г. был мобилизован  в польское войско. Оказывается в том же 1939 г. он попал к немцам в плен, откуда в 1945 г. вторично попал в плен к советам. Сообщил о нём его семье. Тут же на побывку в лагерь собрались жена и сестра Василя, но его так не выпустили. Из  Волковыска вместе со многими страдальцами Василя вывезли  Сибирь в лагеря. После смерти Сталина в 1953 г. он вернулся домой. Прожил пару лет и  умер. И если  немцы продержали его в неволе 6 лет, то Советы все 8.

Советы поломали жизнь и моему деверю Антону Самуиловичу Хомичу. Когда в 1939 г. он также, как и Василь Гриб, ушёл на войну с немцами, то попал в плен к Красной Армии и его вывезли в Сибирь. В 1941 г., когда советское правительство заключило договор с эмигрантским польским правительством Сикорского в Лондоне о создании корпуса Андерса, то деверь вступил в этот корпус и вновь стал воевать против немцев, но теперь уже в Италии в составе английских войск. В 1946 г. вернулся домой, но свою  жену, Хомич Софью Максимовну, не застал. Во время немецкой оккупации её арестовали, заключив в волковысскую тюрьму  за связь с партизанами. Так и пропала, даже не знаем, где её могила. Дома в Колонтаях у  него остались сын и дочь. В 1950 г. всех бывших «андерсовцев», которые вернулись домой, советы вместе с семьями вывезли в Сибирь, а всё  имущество конфисковали. Вернулись домой после смерти Сталина только в 1956 г.

После войны, в 1946 г., я с мужем переехала жить в Волковыск. Муж устроился работать на мясокомбинат. Этот мясокомбинат  был построен ещё при Польше и находился на западной окраине города, напротив деревни Ятвезь. Хотя немцы во время своего отступления и взорвали его, но некоторые помещения были восстановлены, что-то построили заново. Мясокомбинат просуществовал до 1964 г., пока не был построен новый по улице Октябрьской. Тем временем в 1961 г. мы построили свой собственный дом.

В 1948 г. жителей деревни Колонтаи заставили вступить в колхоз. В это время моему отцу исполнилось 60 лет. За целый год работы в колхозе он получил столько зерна, которое мог сам принести домой на плечах. И если при немцах люди в деревне не голодали, то при колхозах начали голодать. Отец проработал в колхозе 20 лет, а когда не смог по старости дальше работать, ему начислили пенсии 8 рублей в месяц. Тогда одна буханка чёрного хлеба стоила 14 копеек, т.е. на пенсию он мог купить всего 56 буханок хлеба.

Некогда большая и населенная многими жителями деревня Колонтаи сейчас умирает:  жилых в ней осталось не больше десяти домов. И только когда наступает летний сезон, в пустые дома, как на дачу, из города приезжают дети и внуки, наследники бывших колонтаёвских жителей. И только церквушка на западной окраине деревни, расположенная на возвышенности, стоит ухоженная и красивая. Только вот с каждым годом её прихожан становиться всё меньше и меньше…